Бок у мотоцикла был такой блестящий, что Мэйбл видела в нем свое отражение: взлохмаченный рыжий парик, нервно-алый росчерк губ, настырные веснушки на щеках. Там, где отражение скрадывало линию белой шеи, красовалась наклейка с летящим черепом. Old school во всей своей красе. Мэйбл нравились густые черные линии, яркие цвета, подчеркнутая наивность рисунка. Доказательства? Голубка с ленточкой в  клюве на запястье и желание как-нибудь все-таки найти тату-мастера, который набьет у левой ключицы счастливую звезду, обмотанную потрепанной лентой. Мэйбл откололась от мотоцикла и оглянулась по сторонам.
Парковка сплошь была заставлена байками всех сортов и размеров. Здесь были новенькие красавцы, вот-вот сошедшие с конвейерной ленты Harley-Davidson Motor Company; и двухколесные чудовища Франкенштейна, собранные из останков других мотоциклов; и шустрые креветки от Yamaha. Последние, кстати, в меньшинстве: пузатые бородачи на крузерах презирали своих спортивных товарищей. Мэйбл пришлось ущипнуть себя за локоток, чтобы вспомнить, что она не на мото-фестивале и даже не во сне, где ее непременно увез бы в закат какой-нибудь бунтарь на чистеньком мотоцикле, а на парковке перед гаражным комплексом, переделанным под концертную площадку.
Никаких опознавательных знаков, никаких вывесок, только несколько граффити на кирпичной стене. Здесь — владения Outlaws MC, черепа с мотоциклетными поршнями, элитарность однопроцентного клуба и висящее в воздухе презрение к полиции. На кожаных куртках местных байкеров четыре белые буквы. «GFOD» - God forgives, Outlaws don't. Деятельность Outlaws условно делилась на две части. В первой были собрания байкеров, выпуск фирменного мерча, мотошоу или концерты вроде сегодняшнего. Во второй — наркотики, проституция, вооруженная война с другими клубами, которая заканчивалась и трупами, и тюремным заключением. Стать членом Outlaws тоже непросто. Кандидат должен быть белым гетеросексуальным мужчиной, который купил (купил! А не собрал и, тем более украл!) свой байк, и катается на двух колесах не менее трех лет. Жесткая иерархия, преступные понятия, нарушение законов... Да уж, сегодня Мэйбл выбрала не лучшее время для прогулки.
На входе стоял тучный лысый мужчины с треугольной бородой. Борода была седая, как снег, и отвратительно желтая вокруг рта: то ли дело в сигаретах, которые старина Джим смолил чаще, чем ходил поссать, то ли ему следовало поменьше налегать на дешевый куриный карри, который подавали в индийской забегаловке в двух кварталах отсюда. Мэйбл осмотрела его с ног до головы. Старая кожаная жилетка со знаками отличия, белая майка, пикантно обтягивающая круглое пузо, полуковбойские штаны, кожаные сапоги и жилет с огромной металлической пряжкой. Он наверняка разъезжает по дорогам на старом большом крузере, ручки которого раскинуты, как бараньи рога, и каждый раз, проезжая мимо семейных автомобилей, говорит себе, что его член больше, чем у лысеющего неудачника на переднем сидении. Если бы Мэйбл вздумала вписать его в свои сказки, Джим был бы вредным вонючим троллем, которого поставили охранять лодки, а он разбил их и построил забор. И теперь лодки охраняют лодки. Джим умный.
Мэйбл протянула деньги за вход.
- Документы. - привычно проворчал Джим, который за сегодняшний вечер повторил эту процедуру раз шестьдесят, не меньше.
Нервно щелкнула застежка на сумочке. Мэйбл ненавидела свои документы. Свой паспорт, свое водительское удостоверение, даже свою пропуск в библиотеку — на каждой фотографии красовался нелепый мужчина с кривоватой улыбкой. Скотт Уолтер Хаттер, дата рождения — шестнадцатое  февраля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Пол мужской. Джим несколько раз переводил взгляд с документов на лицо Мэйбл, пытаясь соотнести фотографию с реальностью, и, наконец, гаденько оскалился желтоватыми зубами.
- Ну проходи, «красотка». Развлеки парней.
«Бычий хрен», - выругалась про себя Мэйбл, спиной чувствуя на себе взгляд Джими. - «Да ты и не думал, что у меня есть член, пока не посмотрел в документы, придурок. Сраный мудак.»
В гаражах пахло пылью, пивом и когда-то обильно проливаемым здесь маслом. А еще здесь пахло мужчиной. Густой запах пота, кожи бычьей и человеческой, половой секреции... Это грязное место с дешевыми билетами было чем-то вроде элитного мужского клуба. Женщины если и присутствовали здесь, то либо разливали пиво за барной стойкой в коротеньких майках, едва прикрывающих прелесть их мягкой груди, либо были такими же байкерами, отвязными, сильными и опасными. Все остальные: мужчины, мужчины, мужчины. Старые и молодые, тупые и с докторскими степенями в области социологии, дикие и ленивые, пьяные и давно уже пьяные. Мэйбл сглотнула. Сценическая площадка еще была пуста, и она попыталась пробраться к бару.
- Взял пиво — свали нахрен! - бодро кричала девчонка за стойкой. Она огрела очередного желающего познакомиться тряпкой по лицу и жестом подозвала следующего. Следующей оказалась Мэйбл. - Красотка, мы здесь коктейлей не делаем. Видишь тех бизонов у себя за спиной? Они заправляются пивом, как бензином. Есть еще бурбон, водка и ром. Тебе чего?
- Бурбон. Двойной.
- Со льдом?
- Д-да. И... - Мэйбл неловко прикоснулась рукой к выточке на своей груди (за отсутствием груди как таковой), повторяя место, где майка девушки за баром сползла, и над черным перышком бюстгальтера показалась розовая ареола. - У вас тут...
- Хах! А я-то думаю, почему чаевые так и сыпятся. Может, всегда так ходить, а? Ладно, красотка, вот твой бурбон, а теперь отвали от стойки.
Теперь у Мэйбл был бокал бурбона, но все еще не было ни малейшего представления, как бы так устроиться, чтобы послушать концерт и не привлечь к себе лишнего внимания. Рассматривая лед в бокале, она заметила, что бокал вымыт плохо, и к ободку прилип какой-то бледно-желтый налет. Мэйбл сковырнула его ногтем и вытерла ладонь о черную плиссированную юбку до середины голени, в которой вышла сегодня из дома. Ах, в такой бы гнать на мотоцикле, прижимаясь к широкой спине водителя!.. Когда в фантазиях они уже уезжали прочь от Лондона, на сцену вышли музыканты. Музыка заиграла тут же, без прелюдий: не для байкеров устраивать шоу с конферансье и сложным сценарием.
- Troubles coming for the free, man.
We shake them, shake them with the free hand.
So stand tall, shout out with me!
Do your dirty work without me!
Say your best when no one can see!
Stand up, catch fire with me!
Взревели гитары. Парни на сцене были молоды, но чувствовали дух старого рока. Под такую музыку можно пить пиво литрами, мчаться по трассе, трахаться в придорожных мотелях, удирать от полиции. Под такую музыку хочется жить полной грудью, и Мэйбл, которая поначалу жалась к стене, к припеву уже выбралась к массе зрителей и вместе с ними кричала слова припева.
- THIS KID'S NOT ALRIGHT! YOU CAN FOLLOW THEM TO HELL! THIS KID'S NOT ALRIGHT! YOU CAN FOLLOW THEM TO HELL! THIS KID'S NOT...
Это так весело — отдаться музыке, урывками глотать бурбон, в котором давно растаяли кубики льда, петь вместе со всеми, двигаться, подпрыгивать, рискуя навернуться в маленьких каблчуков. Ровно до того момента, как чья-то задранная рука не ударит по носу. Мужчина впереди крепко приложил Мэйбл по носу, отчего та отшатнулась, чудом не выронила бокал и раздосадованно зашипела. Никто, разумеется, этого не заметил. И не предъявишь же ему, двухметровому. Мэйбл ретировалась к стойкам, растянутым вдоль стен, и опустилась на первый же пустой высокий стул. Отняв от лица ладонь, она увидела кровь.
- О нет. Нет... Послушайте! - Мэйбл потянулась к мужчине, сидящему по левую сторону от нее. Такой же, как и десятки других здесь. Немолодой, с сальными волосами и неаккуратной бородкой, в черной косухе и серой майке под ней. Но было в нем кое-что чертовски привлекательное. Бандана на шее. - Мне нужен платок, чтобы остановить кровь. Пожалуйста, дайте мне ее. Бандану. Сейчас.

Бёрд продолжает хмуриться, потому что «слишком серьёзным» его называли в школе, когда он отказывался рисовать члены на заборе. Если Адриан оперирует тем же пониманием «серьёзности», им с Бёрдом будет непросто о чем-либо договориться. Он отворачивается и доливает себе джин вместе с двумя кубиками льда. Которые истают быстрее, чем положено, и сделают джин ещё отвратительнее на вкус.

Бёрд подумывает спросить, зачем ему непременно алкоголь, чтобы выдерживать Адриана. Смотрит на Адриана и решает, что сам только что ответил на свой вопрос.

Адриан выставляет перед ним ладони, как перед диким зверем, и отсаживается. Бёрд закатывает глаза и пьёт свой джин. Господи.

Когда Адриан пишет, он не говорит и не жестикулирует. Бёрд пользуется этим затишьем, чтобы сделать ещё один глоток и распотрошить половину пирожного. Он готовится увидеть очередную бессмысленную ерунду, возможно, оскорбительную, но получает здравый текст. Подозрительно здравый.

– Я могу рассказать тебе только про свою глухоту, – Бёрд поводит плечами и облизывает ложку. – Я могу представить музыку. И дождь, и то, как ты сейчас стучишь пальцами – перестань, пожалуйста, это раздражает, – возможно, именно потому, что Бёрд помнит, как бы звучал этот перестук. Раздражающе.

Ему становится постепенно всё теплее и теплее. В баре душно. Джин крепкий. Бёрд снова с тоской вспоминает недозаказанный ежевичный коктейль.

– Я потерял слух всего шесть лет назад. После аварии. Кто-то, кто родился глухим, понимает тишину совсем иначе. Кто-то, кто терял его постепенно – тоже. Меня тебе понять проще всего, – Бёрд смотрит на Адриана и не уверен, хочет ли Адриан его понять. Или это для него просто – цирк. Бёрд не хочет выступать на арене.

Он делает ещё один глоток, отставляет бокал в сторону и по памяти пытается напеть мелодию “Piano Man”.

– Я попал хоть в одну ноту? – Бёрд улыбается впервые за вечер и качает головой, – я любил раньше Билли Джоэла. Твой фильм, – он делает невнятный жест в сторону, пытаясь показать то ли его обширность и бестолковость, то ли звуковую волну, – не о нас. Не обо мне. Кажется, будто она – будто она всегда знает, что она глухая. Это чушь. Это чепуха. Так может быть первый месяц или два, но потом это перестаёт быть тем, кто ты есть. Это то, какой мир. Тихий. Неприспособленный. В целом, обыкновенный. Тебя разве не злит постоянно политика и пробки? Меня тоже злят. А ещё то, что ты продолжаешь время от времени говорить вслух, хотя я просил этого не делать.

Бёрд пьёт джин и сгребает вилочкой крем с оставшегося кусочка пирожного.

– Все забывают. Это не такая уж большая проблема. Иногда я догадываюсь, иногда нет. Я из Канады – не все слова выглядят одинаково здесь. Одно движение головы и смысл теряется. Твоя девушка – я не знаю, что ты с ней сделал, но ей не хватает злости. На всё то, что напоминает ей, почему её мир считается неполноценным. Пока ты не написал мне, – Бёрд откидывается на спинку диванчика и смотрит на Адриана; на Адриана сложно смотреть, но Бёрду это кажется важным, – я не думал о том, какой я глухой. Я смотрел последнюю серию «Игры Престолов» и собирался готовить лазанью.

Бёрд слизывает крем, заканчивает бокал и задумчиво добавляет:
– Тебе тоже не хватает злости. Глухота раздражает людей.

Это было какое-то ебаное блядство.

Фрэнк открыл глаза и, видит Иисус, Аллах, Будда и кто там еще есть в  этой Вселенной, он пожалел об этом, потому что в эту же секунду на голову словно опустился мешок картошки. Фрэнк даже не пытался проморгаться. Он просто лежал так, прикрыв глаза левой рукой, пока потолок над его головой не перестал раскачиваться туда-сюда, словно эти лодочки в парке аттракционов, куда он все детство таскался с младшим братом.

Фрэнк простонал: «Блять»,  а потом уже громче: «Ну, блять!», потому что первого, очевидно, было недостаточно. Где-то в глубине квартиры послышался шум – зашуршала бумага, потом раздался мягкий хлопок, как если бы кто-то уронил на пол диванную подушку, и в следующую секунду Фрэнк вздрогнул от глухого удара по ту сторону двери.

«Ха-ха», - подумал он, когда удар повторился. Ему действительно хотелось перевернуться на живот, чтобы посмотреть, как Черри справится с дверной ручкой, но было слишком лениво, поэтому Фрэнк продолжал лежать в той же позе, в которой проснулся, бросив затею хоть немного свесить голову с кровати, потому что к горлу сразу подступило кислым комком тошноты.
На пару секунд глухие удары прекратились, и Фрэнк уже почти разочаровался в Черри, когда до его ушей донесся скрежет. Ему все-таки пришлось повернуть голову. И, Иисусе, его глаза расширились, потому что, черт, он был готов поклясться, что увидел, как поворачивается дверная ручка. За этим последовало короткое «бум», дверь с легким скрипом открылась, и комнату заполнили короткие отрывистые звуки, с которыми когти Черри касались паркета.

- Хэй, приятель, - одна рука Фрэнка была вытянута, и Черри принялся придирчиво ее обнюхивать, -  я думал, ты принес мне пару таблеток тайленола.
Левое ухо Черри приподнялось, и Фрэнк согнул пальцы, чтобы почесать за ним.
- Скажешь, что ты не нашел тайленол?
Черри мотнул головой, приседая, словно перед прыжком, и в следующую секунду Фрэнк почувствовал, как матрас рядом с ним коротко спружинил.
- Эй, чувак, я уже говорил тебе, что ты прыгаешь, как кошка, - Фрэнку пришлось подождать, пока Черри заберется к нему на грудь, и мягко сместил его подальше от грозящегося лопнуть мочевого пузыря, - это пиздец стремно. Ты же не хочешь быть киской?
Черри зевнул.
- Фу, чувак,  и кто еще из нас двоих помойка, - Фрэнк улыбнулся, откидываясь на отвратительно теплую подушку.

Он лежал тут, в пустой квартире, не вполне уверенный вторник сегодня или суббота, с жутким похмельем, которое бывает только, если смешать водку с пивом и остатками дешевого портвейна, как он, очевидно, и сделал вчера. Но помимо похмелья была еще одна вещь. Фрэнк вздохнул, чувствуя, как лапы Черри давят ему на плечи. Это было разочарование. Разочарование от того, что он не сдох во сне. Снова.
«Это было бы слишком просто», - подумал Фрэнк, потрепав Черри по загривку.

- Чувак, - позвал он тихо, - чувак, если ты  правда не принес таблетки, то мне придется идти за ними самому. А ты мне больше не бро.
Черри открыл один глаз, словно и правда сожалея, но уже через секунду на его морду вернулось то пофигистичное выражение, которое было там примерно девяносто восемь процентов времени.
- Ну и похуй, - Фрэнк поднялся, опасно кренясь вперед, но в последний момент удержал себя в вертикальном положении.

«Туалет», - мысленно приказал себе Фрэнк, - «сначала ссать, потом самоуничижения». Он оглянулся на кровать. Черри уже лежал прямо посреди подушки, вытянув все черные лапы так, что на ней просто не осталось места.
- Говнюк, - улыбнулся Фрэнк, и эта улыбка моментально отозвалась в нем новым приступом тошноты.